В Мраморном дворце - Великий Князь Гавриил Романов

– Крестик Анпапа! – прошептал князь Олег. Он потянулся и поцеловал белую эмаль. Крест прикололи к его рубашке.

Вскоре больной стал задыхаться. По его просьбе ему подымали ноги все выше и выше, но это не помогало. Обратились к кислороду. После третьей подушки стало ясно, что бедный князь умирает. По приказанию великого князя я позвал священника (отца Георгия Спасского) читать отходную, но по дороге успел его убедить делать это потише, чтобы умирающий не слышал. Началось страшное ожидание смерти: шепот священника, последние резкие вздохи… Великий князь, стоя на коленях у изголовья, закрывал сыну глаза; великая княгиня грела холодевшие руки. Мы с князем Игорем Константиновичем стояли на коленях в ногах. В 8 часов 20 минут окончилась молодая жизнь…

Вечером собрался семейный совет. На нем было решено бальзамирования не производить, отпевать в местной Романовской церкви и, во исполнение воли почившего, испросить высочайшее соизволение на похороны тела в бозе почившего князя в его любимом Осташеве, на берегу реки Рузы.

К 10 часам тело усопшего было омыто, одето в китель и положено в той же палате под образами. На груди белел приколотый Георгиевский крест. С этих пор начали беспрерывно поступать венки от разных воинских частей, учреждений и обществ, так что к ночи весь катафалк утопал в цветах и Георгиевских лентах.

Августейшие родители решили ночь проводить в вагоне. После их отъезда из Общины я лег на кровать, но заснуть не мог. В голове вставали образы минувшего.

Через час невмоготу было лежать. Я встал, оделся и, пройдя через большую полуосвещенную палату, вошел в комнату, где лежало тело.

В углу стоял какой-то человек и тихо плакал. Я узнал камердинера князя Олега Макарова.

Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой. Он лежал спокойный, ясный, просветленный, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на груди.

На следующий день в 2 часа состоялся вынос. Перед литией в присутствии августейших родителей тело усопшего было положено в гроб. Служение совершал высокопреосвященнейший Тихон, архиепископ Литовский и Виленский. По окончании литии гроб с останками покойного был на руках перенесен в Романовскую церковь. Народ сплошными массами теснился по улицам и площадям. Многие плакали. По пути следования были расставлены войска.

Вечером, перед последней панихидой, гроб был запаян. На следующий день, 2 октября, происходило отпевание. К началу богослужения в церковь прибыли августейшие родители и братья покойного: князья Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь Константиновичи, а также начальствующие лица.

После отпевания гроб был на лафете перевезен на вокзал. Войска стояли шпалерами, многотысячная публика расположилась на тротуарах. Около 2-х часов дня гроб был поставлен в приготовленный вагон и поезд отбыл в Москву. Отъезжая из Вильны, великий князь Константин Константинович поручил виленскому губернатору передать искреннюю, сердечную благодарность жителям г. Вильны, всем учреждениям и лицам, выразившим свое сочувствие его семейному горю.

При прохождении траурного вагона многие крестьяне становились на колени и клали земные поклоны. Духовенство на станциях служило панихиды.

На следующий день на Волоколамском вокзале собрались: королева эллинов Ольга Константиновна, великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Дмитрий Константинович, княгиня Татиана Константиновна Багратион-Мухранская, княгиня Елена Петровна, князь Георгий Константинович и многочисленные депутации. На перроне был выстроен почетный караул. Вокруг вокзала – тысячная толпа окрестных крестьян и прибывшие для отдания воинских почестей части пехоты и артиллерии.

Когда поезд подошел, войска взяли “на караул”. Братья и дядя почившего вынесли на руках гроб. Под звуки “Коль славен” гроб был вынесен на площадь и поставлен на лафет. Тысячная толпа обнажила головы.

В торжественной тишине тронулся печальный кортеж, предшествуемый духовенством и хором певчих. По всему пути стояли крестьяне. Свыше ста венков везли на колесницах.

За гробом следовали августейшие родители, прибывшие на погребение особы императорской фамилии, должностные лица и все депутации. Впереди погребального шествия несли на подушке пожалованный князю Олегу орден Св. великомученика Георгия 4-й степени. Пехота и артиллерия замыкали шествие.

По прибытии в имение печальное шествие направилось к месту последнего упокоения почившего. Это место для могилы он сам себе избрал при жизни в поэтическом уголке, на высоком, обрывистом кургане, где растут тополя и заросшая мхом старая лиственница. С кургана, господствующего над всей округой, открывается великолепный вид на причудливые изгибы реки Рузы, на поля, уходящие в безбрежную даль, и на далеко синеющий лес.

Гроб опустили в могилу… Над ней быстро образовался холм, покрытый венками, цветами и увенчанный простым деревянным крестом.

Многообещавшая жизнь князя Олега кончилась”.

Было ужасно тяжело и печально, когда гроб Олега опустили в могилу и стали засыпать землей. Я стоял рядом с дяденькой и в этот момент под наплывом чувств взял его под руку. В другое время я не решился бы это сделать. На следующий день почти все, в том числе и я, уехали из Осташева. Остались родители и тетя Оля.

В Ставке Верховного главнокомандующего в Барановичах – В Петрограде – Поездка в Осташево и Москву – Князь Владимир Палей

Вскоре по приезде в Петербург мы с Игорем ездили к императрице Марии Федоровне. Она жила в то время на Елагином острове, во дворце, в котором я до тех пор никогда не был, так как в нем в мое время никто из семейства не жил. Я лишь помню, что в 1898 году перед Елагиным дворцом был церковный парад Преображенскому полку по случаю их праздника. Государь и государыня, а также некоторые члены семейства, и в их числе моя матушка, в нем ночевали.

Елагин дворец был очень красивый, в чистом стиле ампир. Перед подъездом дорога слегка поднималась и снова потом опускалась, так что, подъезжая ко дворцу, автомобиль въезжал на горку, а отъезжая – съезжал. По сторонам въезда стояли большие белые шары, по одному с каждой стороны.

Императрица была очень мила с нами. Возвращаясь перед самой войной из Дании в Россию, она проезжала в своем царском поезде через Германию и приехала в Берлин, когда война уже началась. Император Вильгельм II не заехал к ней и не пустил ее дальше в Россию под предлогом, что мосты взорваны. Императрице пришлось вернуться обратно в Данию и уже оттуда приехать в Россию другим путем. Она нам сказала, что Вильгельм ее обманул, ибо мосты взорваны не были.

В конце октября Игорю и мне надо было возвращаться в полк, который был послан на отдых в Ставку Верховного главнокомандующего, в местечко Барановичи, где он нес охранную службу.

Мы с Игорем ходили являться великому князю Николаю Николаевичу, жившему в Барановичах в собственном поезде. Он очень любезно нас принял и между прочим сказал, что очень жалеет, что гвардейская кавалерия не была вместе с гвардейской пехотой в начале войны: в Восточной Пруссии гвардейская конница действовала не со знакомыми ей гвардейскими частями, а с незнакомыми армейскими; насколько было бы лучше, если бы вся гвардия была вместе. Но Верховный главнокомандующий не принимал участия в составлении плана войны.